Оглавление
Про «Зарядье» и российский сувенир
— Вот построили главный парк страны, парк «Зарядье», а получилось так, что все связанное с едой в парке досталось вам. Как это вышло?
— У нас есть партнеры — девелоперы «Киевская площадь», они выиграли конкурс на оперативное управление рестораном в парке и пригласили нас. А мы хорошо понимали, что здесь надо делать. Это очень непростой проект, но очень амбициозный и интересный, поэтому мы это приглашение приняли.
В принципе, такой жанр, как ресторан в парке, — это очень специфическая форма. Здесь есть свои правила, свои условности, свои ограничения, поэтому при кажущемся «вау» очень непросто найти те тонкости, при которых из простого общепита можно сделать успешный ресторан.
— В одном из своих интервью журналу Interview вы сказали, что мечтали бы о «большом модном азиатском кластере <…> Громадное помещение, где будут переплетаться кухни Азии. Это может быть и вкусно, и одновременно интересно. Причем это не фуд-корт, не место, где есть несколько ресторанов-рестораторов. Один хозяин, одна концепция и идеология». Это частично то, что у вас получилось реализовать в гастрономическом центре в «Зарядье», только на базе русской кухни?
— То, что мы сделали в гастроцентре, называется фуд-маркетом. Вы не можете то, что находится в Harrods или в KaDeWe в Берлине, назвать фуд-кортом. Гастроцентр «Зарядье» — это некий симбиоз и сочетание нескольких точек с точной и жесткой концепцией. И магазины, которые мы для себя назвали продуктовыми сувенирами. Наша концепция в гастроцентре — современная российская кухня, но не рецептурная. Мы не брали русские рецепты, мы взяли российские продукты: все устрицы, которые у нас есть, — российские. Это российский продукт? Да. Являются ли устрицы традиционными для русской кухни? Пока что нет.
Про акмеизм в меню
— У вас в ресторанах всегда очень большое меню, почему? Ведь это гораздо сложнее содержать, это дополнительная логистика…
— Я очень люблю русскую поэзию начала XX века, символизм, акмеизм
Тогда было важно, как слово звучит. И для меня это очень важно и в меню
У нас есть какие-то блюда, которые я изначально придумывал как словосочетание, а потом это уже срабатывало. «Пшенная каша с ракушенькой» — вкусно же звучит? «Голубцы с лангустинами» — это красиво. В ресторанном бизнесе главное — произвести впечатление. Это можно сделать разными способами: красивым дизайном, вкусной едой, недорогой едой — но при этом первое впечатление о еде у человека возникает вместе с меню. Важно то, что написано в меню и как оно написано.
Если вы спросите меня, может ли маленькое меню быть хорошим, интересным, секси, я отвечу: конечно, да. Правильно сделанное маленькое меню — это очень тонко, изысканно, сложно. Умею ли это делать я? Нет, не умею. А каждый должен делать то, что он умеет. Мне кажется, у нас получается, и это часть концепта. Сложно ли это логистически? Нет, не сложно. У нас все-таки выстроенная система бизнеса. В маленьком ресторане, в семейном это было бы почти невозможно. А нам с большими меню комфортно.
— И вы все меню пишете сами?
— Все меню, начиная с «Имбиря» и заканчивая последним рестораном, я всегда пишу сам. Мне так проще. Дальше повар может делать с этим все что угодно. Вместо того, чтобы долго объяснять, мне кажется, гораздо удобнее просто написать и показать. Это как тема, а дальше внутри нее может находиться любая импровизация.
— Во многие рестораны идут за шефом, а у вас все рестораны держатся в первую очередь на вашем имени.
— Смотрите, в любом ресторане должен быть руководитель бизнеса, у любого хорошего актера должен быть менеджер — талант не может без импресарио. Может ли шеф-повар сам быть менеджером? Да, может. Но тогда он перестает быть шеф-поваром и становится ресторатором — это другая профессия. Что касается знаменитого шефа, которого берут в ресторан из-за имени, я не знаю ни одного успешного такого проекта в России. Взять того же Мухина, его не назначали уже известным, он и Зарьков делали проект вместе и вместе все это создавали.
— А как вы ищете шефа под такое большое меню, еще и придуманное вами?
Про то, как адвокат с Уолл-стрит помешался на еде
— Вы отучились на адвоката в России, служили в армии, в военной прокуратуре, а потом уехали в Америку и стали работать на Уолл-стрит. Это очень неожиданная карьера. Всегда было интересно, как это получилось?
— Это был конец 80-х, много людей уезжало тогда. Я был достаточно молод, у меня была бурная карьера и некая иллюзия, что можно попробовать все сначала. Если все получилось здесь, то должно получиться и там. Все советские штампы с точки зрения успеха здесь уже были выполнены: я ездил за границу, был адвокатом «Мосфильма», защищал известных людей. Мне казалось, что потолок здесь уже достигнут и перепрыгнуть его будет сложно, поэтому можно попробовать что-то новое. Сначала, до Америки, мы уехали в Израиль, где я продолжил занимался адвокатской деятельностью. В тот момент началось активное взаимодействие с Россией, начали открываться возможности, и мы стали заниматься правовым обеспечением российского бизнеса на Западе. Потом я уже получил приглашение в Америку, где я активно делал карьеру на Уолл-стрит все десять лет, которые там находился.
— А когда вы увлеклись едой?
— Называйте это как угодно, есть такой точный термин — «мечта идиота», вот она существовала с самого начала. Все, что касалось еды, всегда было интересно, это меня манило. Еще в ранние годы, когда мне было около 20, командировки в Грузию меня будоражили. Потому что при наличии жесткого дефицита я вдруг понял, что, обладая знаниями и техникой, можно совершать абсолютно неожиданные вещи и тем самым производить впечатление на окружающих. Потом, когда я уже оказался в Америке, эта страсть приняла более запущенную форму: я стал ездить по кулинарным школам и активно погружаться в этот мир.
— Вы даже работали на кухне в ресторане в Гонконге — как вы туда попали и, главное, зачем?
— У нас была сделка, и мы три недели жили в Гонконге. Я договорился с нашими партнерами, у которых были там знакомые повара, и каждый вечер после деловых встреч стоял на кухне.
Про первый паназиатский ресторан в Москве и конкуренцию
— Как вы все-таки открыли первый ресторан в Москве?
— Все мои друзья знали о моем помешательстве на еде. Поэтому, когда появилось место, мне предложили партнерство. Это было легендарное помещение, где раньше находилось кафе «Охотник». Тогда я для этого специально приезжал из Нью-Йорка, потому что тогда еще активно вел дела там.
— Первый ваш ресторан вы открыли в 2002 году, это был ресторан «Имбирь» как раз с паназиатской кухней…
— Да, после нас еще «Вертинский» открылся. Тогда паназиатская кухня как таковая была чем-то совсем новым, такие рестораны только начинали открываться в мире, в Нью-Йорке, еще, кажется, даже в Лондоне их не было. «Имбирь» был не просто паназиатским, а мы придумали такую историю: путешествие французской девушки, которая приезжает на каникулы в Ханой. То есть Вьетнам, оккупированный Францией, вот эта вся смесь, это была история еще более нишевая, чем просто паназиатская кухня.
— Второй ваш проект был уже с Новиковым?
— «Имбирь» просуществовал полтора года, а второй проект появился значительно позже, только через семь лет. С Аркадием мы вместе работали, я был его адвокатом, а он знал о моей этой психиатрической неустойчивости, связанной с едой. Когда закрылся ресторан «Бисквит», Новиков как раз искал новую идею и предложил мне партнерство. Я согласился, и мы открыли «Мясной клуб», который просуществовал шесть лет. Здесь я тоже придумал концепцию, написал меню.
— Новиков, наверное, не знал, что сам себе создает главного конкурента.
— За главного конкурента спасибо, но, знаете, ресторанный бизнес очень специфический. Это бизнес, который сам по себе, в вакууме, не может существовать. Именно поэтому везде в мире есть ресторанные улицы, ресторанные районы. В Москве тоже уже есть такие улицы, знаменитая улица Рубинштейна в Питере… Ресторанам комфортно находиться рядом друг с другом. Конкуренция в любой другой отрасли может восприниматься как негатив, а в ресторанной — совсем по-другому. Поэтому я не думаю, что это плохо или хорошо, это просто среда, без которой невозможно существовать.
— Но у нас достаточно молодая индустрия, агрессивная среда, и ресторанная публика еще не настолько велика.
— Мне бы не хотелось с вами спорить, но я с вами поспорю. Вы правы, здесь все еще только зарождается. Но вы же не можете сравнить людей, которые ходят в рестораны сегодня, с теми, кто ходил десять лет назад. Хотя сегодня бушует кризис, а тогда казалось, что деньги никогда не кончатся. Потребительское отношение к ресторанам становится совсем другим. Если 20 лет назад рестораны были местом для праздника, какого-то события, то сегодня все больше и больше людей ходят в рестораны, чтобы просто поесть. Молодежь все чаще ходит в рестораны: зачем готовить, если ты можешь пойти в заведение.
Про русскую кухню
— А перед тем как вы начинаете работу над проектом, у вас уже есть концепция ресторана?
— Бывает, концепция много лет живет в голове и только потом осуществляется. Так было, например, с «Китайской грамотой» и с названием, которое появилось за восемь лет до ресторана. Или с «Доктором Живаго», идея которого возникла за пять или шесть лет, мы пересмотрели несколько разных помещений, где-то даже уже рисовали проект, пытались входить, а потом нашли то, что искали. А бывает совсем от обратного, как в «Восходе». Концепция кухни народов СССР возникла после того, как я увидел помещение и понял, что эта идея может лечь только в это место. Во всяком случае, ни мысли, ни идеи подобной у нас изначально не было.
— Санкции повлияли на развитие русской кухни? Потому что ресторанам пришлось работать с российскими, локальными продуктами, которые они ранее не использовали.
— Вопрос сложный, и однозначного ответа на него нет. Еще до санкций был общий тренд, как мне казалось, появлялся интерес и к российской кухне, и к локальным продуктам. «Живаго» мы открыли за год до запретов, и уже тогда мы понимали, что три ресторана русской кухни в пределах Садового — это нонсенс. А дальше это все уже стало совпадать. Было ли это каким-то бустом, чтобы развивать какие-то отрасли? Наверное, да. Мне трудно назвать это импортозамещением, а скорее — восстановлением исторического сдвига, который у нас произошел. Россия, в которой начали выращивать нормальное мясо, это просто нормальный исторический процесс. В такой стране не могло не появиться нормального мясного производства. Другое дело, обязаны ли мы исторически делать буррату и моцареллу? Наверное, все-таки нет, но при этом уже сейчас я не смогу отличить российскую буррату от итальянской. А так как в России любой профессионализм становится одержимостью, то очень часто наш продукт средний становится лучше и интереснее, чем тот же аналог. Хорошо ли это? Конечно, хорошо. Еще очень много возможностей, чтобы развивать разные отрасли. На такую большую страну, как наша, два-три хороших мясных производителя недостаточно.
— Зимой будет проходить второй фестиваль IKRA, и основным его тезисом стало то, что современная русская кухня, возможно, станет новым мировым трендом. Как вы на это смотрите?
